Дорассказать сказку

Экс-замминистра культуры Кыргызстана Акимбек Текешов, художественный руководитель Государственного национального русского театра драмы имени Чингиза Айтматова — о том, как выживают киргизские театры, а также об исламизации, о «Русском мире», и о том, почему он не пустил служить в театр жену-режиссера.

* * *

На недавнем закрытии сезона актеры единственного в Кыргызстане русского театра подняли над головами таблички с сообщением: «Мы живы». К этому можно добавить: «Пока». Некогда славный театр в две тысячи десятые годы столкнулся с почти полным отсутствием финансирования, внутренними войнами, выплескиваемыми в СМИ, уголовными делами и тюремными сроками. В 2018 и 2019 годах руководителями театра назначили профессиональных управленцев. Директором стал чиновник, Евгений Кузнецов, ранее работавший в мэрии Бишкека и в аппарате правительства, а новым худруком — 62-летний Акимбек Текешов, выпускник московского института культуры, занимавший посты и в министерстве культуры Кыргызстана, и в различных госорганах, отвечая там за проведение государственных «культурных» мероприятий.

— К 2019 году театр выглядел страшным местом: уголовные дела, бунты, заговоры. Вы боялись сюда идти?

— Боялся — неточное, наверное, слово. Но да, когда мне предложили эту должность, я отказался от неё, и мне стали выкручивать руки-ноги. Я сказал: «Хорошо, я подумаю». Через два дня меня снова вызвали в Минкульт и сказали: «Вот приказ…».

Акимбек Текешов

— Ага, всё-таки боялись?

— Я знал, что это место, которое потребует максимального вложения сил. Тогда у меня были свои планы на будущее. У людей на каком–то этапе жизни появляется потребность делать то, что приносит ему удовлетворение, и я отошел от каких-то дел именно потому что не видел тех самых результатов.

— Я слышал, что вас называют «реаниматором». За умение спасать проекты. Либо создавать что-то при минимуме денег.

— Да, есть такое прозвище в наших кругах… Но в случае с Русской драмой я понимал, что будут сложности, которые всегда возникают в ходе реформирования и всегда вызывают некое противостояние. Плюс, я уже говорил, что собирался заниматься своими творческими проектами. У меня около 120 театральных постановок. Из них, я считаю, может, три или четыре, которые мне удались. Я работал честно, но удовлетворение получил от трех-четырех вещей. Я решил заняться собой, своими творческими проектами.

— Но вам сказали: «Идите в неспокойную Русскую драму и восстановите порядок твердой государственной рукой». Так?

— Примерно так. Мне сказали, что обстановка серьезная, нужно поработать с театром, с людьми, как вы, мол, умеете это делать, находить общий язык. Этот театр для меня не чужой. В театр и вообще в искусство меня привел Владимир Скоропись (Скоропись Владимир Иванович, 1940-2014. Театральный деятель. Трижды возглавлял театр — в 1985-1986, 1997-2000, 2007 годах. — Прим. «Ферганы»), который вел у нас в школе драматический кружок. Поэтому с самых юных лет я ходил в Русскую драму, знал весь ее репертуар. Вдобавок, работая в Минкульте, я примерно представлял себе нынешнюю ситуацию в театре. Я ведь был членом художественно-экспертной комиссии Министерства и отсматривал все спектакли во всех театрах республики. Поэтому я примерно представлял себе, что меня тут ждет. Что, например, меня не встретят здесь с распростертыми объятиями. Существовало немало других людей, которые спят и видят себя на этом посту. Я это тоже понимал. Но я все же человек старой закалки. Надо, значит надо. И, к удивлению очень многих, встретили меня здесь неплохо,… Около года я знакомился с коллективом. Отсматривал репертуар. Изучал занятость актеров: кто сколько раз выходил на сцену, какой материал тому или иному актеру был бы нужен. И вот потихонечку мы стали находить общий язык, без всплесков, без революций. И это понимание связано с тем, что, как мне кажется, то, что я предлагаю — это не в моих, а в интересах театра…

Сцена из спектакля «Лучший всадник короля». Фото с сайта театра

— Вы сказали, что, работая в Минкульте, примерно представляли себе ситуацию в Русской драме. Она оказалась хуже или лучше, когда вы уже вошли в театр?

— (Задумывается) Сейчас я себе наживу врагов. В целом, все оказалось хуже, чем я ожидал. Хотя, мне казалось, что я знал театр. Ну, во-первых, я не ожидал такой раздробленности в труппе. Это были люди с абсолютно разными интересами. Я даже на общем собрании труппы сказал, что у меня есть ощущение, что каждый окопался в своем вырытом окопе, время от времени отстреливаясь, защищая одну ему известную высоту. Вообще, знаете, театр — это такое место… Ко мне очень многие люди приходили, друг на друга жаловались, кого-то хвалили, кого-то ругали, и я на том же общем собрании сказал, что в целом всего этого не приветствую, что хочу полной прозрачности в отношениях. Я объяснил, что у меня нет здесь ни братьев, ни любимчиков, ни жен. Мое отношение к труппе будет связано только с вашим отношением к делу. Остальное меня не интересует, и не ходите ко мне и не жалуйтесь. И они приняли, мне кажется, мою установку.

Удивило еще и то — но это общая ситуация для всех наших театров, — что актеры не ставят служение театру на первый план. Театр для них вторичен.

— Что странно, конечно.

— Да, очень странно. Это объясняется тем, что актеры должны зарабатывать деньги. При нынешней зарплате, которую они получают, семью прокормить невозможно.

— Читал, что ваши актеры получают примерно пять тысяч сомов (около 4 тыс. рублей. — Прим. «Ферганы»).

— Когда я пришел, ставка была около пяти тысяч, потом мы ее подняли. Сейчас около восьми-девяти тысяч, ну, в зависимости от категорий. Дополнительная прибавка за стаж работы и т.д. Ну, понятно, что деньги в целом очень небольшие. Это разве те деньги, на которые можно прокормиться и служить искусству вообще?

— Ваши коллеги из Кыргызского драматического театра жаловались, что их актеры вынуждены таксовать и развлекать публику на свадьбах.

— И я не могу за это осуждать их или своих артистов. Запретить им это. Ради Бога, пусть. У них дети растут. Другое дело, если он срывает репетиции, это другой вопрос. Я сам тоже когда-то проходил эту ситуацию, в 90-х, чтобы прокормить свою семью. Помимо основной работы. Вся страна прошла через это.

— Кто-то может сказать, что Русский театр сам не хочет зарабатывать. Я читал мнение отдельных ваших артистов, которые вспоминали период директорства бизнесмена Бориса Воробьева. При нем, мол, были заработки, в репертуаре стоял аж 51 спектакль, он сам продюсировал спектакли. В Бишкеке, я сам помню, наблюдалось что-то вроде, если и не театрального бума, то чего-то на него похожего.

— Я понимаю артистов, которые хотят заработать. Понимаете, наш театр не финансировался с распада Союза, выживал сам по себе. И в свое время об этом открыто было заявлено, что, мол, мы даем вам свободу зарабатывать деньги и использовать их по своему усмотрению, но театр будет финансироваться только по защищенным статьям, то есть, только по коммунальным услугам, по зарплате.

Сцена из спектакля «Звериные истории»

— И в таком объеме финансируется до сих пор?

— Да… И в какой-то период актер Русской драмы был поставлен на поток на, коммерческую основу. И, да, театр в свое время стал зарабатывать, актеры — что-то получать дополнительно.

— Это разве плохо?

— Это очень хорошо. Но есть обратная сторона, с которой мы сталкиваемся по сей день. Выхолощенность артистов. Когда производство спектаклей поставлено на поток, артист выхолащивается, он не создает образов, у него просто не хватает времени работать над ролью. При этом у него возникает эйфория: я могу играть все, что я хочу. В итоге, да, он перестает бегать на сторону зарабатывать, вроде семья что-то получает, какой-то достаток есть. Но исчезает творческое развитие, артист не реализовывается. И это его губит. Да, было много спектаклей в репертуаре. Но в нашем театре, считаю, это разрушило внутренние связи, в целом очень плохо подействовало на творчество, на актеров, которые до сих пор очухаться не могут. Я же вижу актеров, которые были заняты в тех спектаклях…

— Вы говорите о большом количестве, так называемых, коммерческих пьес, в репертуаре времен Бориса Воробьева?

— Суть даже не в репертуаре. А в существовании актеров. Оно было скоротечным и неполноценным, актер не имел возможности сделать то, что он хотел. Шла погоня за финансовой прибылью.

— Но она была, прибыль. Сейчас, как я понимаю, ее нет.

— Прибыль была. Театр тогда, если не ошибаюсь зарабатывал около 9 миллионов. Приличная сумма. Сегодня такой прибыли нет…

— А какая есть?

— Сейчас мы зарабатываем порядка 3 миллионов. Но мы отбираем репертуар. И это моя главная принципиальная позиция, с которой я пришел в театр. Не скрою, у нас идут активные споры насчет формирования репертуара. Мое неуклонное мнение: я считаю, что театр не должен идти на поводу у зрителей, мы знаем, что средний уровень зрителей, к сожалению, упал. Если мы будем ставить то, что им нравится, мы — единственный русский театр в Кыргызстане — то мы никогда не будем ставить Чехова и Гоголя. Вдобавок, понимаете, мне лично важен актер, именно актер, его завтрашний день, а не прибыль. Я говорю это потому, что 23 актера моей труппы не имеют специального высшего образования.

— Из общего числа…

— ...в 56 человек. То есть, с ними нужно заниматься. Поэтому уровень закладываемого материала должен быть глубок, значителен. Артист обучается на серьезной драматургии, тогда он становится профессионалом. Это формирует артиста, тем более, артиста обучающегося. А не однодневные вещи, которые, возможно, дадут успех, но успех забудется уже завтра. Признаюсь, мы спорим на худсоветах. Мне говорят: «Давайте возьмем вот это, а вот это не возьмем, вот на эту вещь пойдет зритель». Моя позиция в том, чтобы зритель «пошел», но на хорошую вещь, на достойную вещь, которая должна содержать и «идеологическое» в хорошем смысле, то самое универсальное «культурное» начало, я убежден в этом. Мы не должны забывать, что театр имеет определенные функции. Мы про это стали забывать. Там есть функции коммуникативные, художественно-эстетические и есть воспитательные функции.

— Выражение «воспитательные функции» сейчас звучит скучновато.

— Но, тем не менее, это есть, обязано быть. Мы, конечно, не амвон, с которого проповедуются определенные истины, но эти функции должны быть. Мы же, по большому счету, реализуем госполитику в области искусства, и не должны об этом забывать.

Сцена из спектакля «Поле»

— Вы консерватор?

— Я не приемлю чернуху. Единственный русский театр в Кыргызстане обязан воспитывать на классике, на Чехове, на Достоевском, Айтматове, вообще на высокой драматургии. Пусть она будет современной, но высокого образца. Помимо всего, Чехов считается тем автором, на котором проверяется профессионализм всей труппы. Вот готовы мы сейчас поставить Чехова? Это большой вопрос.

— А готовы?

— Я лично готов.

— И ваша труппа?

— Я думаю… (задумывается) мы будем готовы. Я очень хочу поставить «Дядю Ваню», я хочу поставить «Ревизора».

— В 2019 году, когда вы были назначены худруком, впервые за время независимости страны театр отправился на большие гастроли. То есть, на гастроли вообще. Вы побывали в ряде российских городов. Слышал, что вы приложили к этому руку.

— В апреле месяце прошлого года мы были в Балтийском доме в Петербурге. Там проходил съезд Ассоциации русских театров за рубежом. И вот сидим мы на этом форуме, выступают участники, и у всех как-то все хорошо. Предоставляют мне слово и я говорю: «Я рад, что у вас все хорошо, но у нас все плохо. Вот сейчас говорим о «Русском мире». Вы потеряете его у нас, в Киргизии, где существует один единственный русский театр. У наших соседей, например, в Казахстане, 16 русских театров. А мы одни выживаем. У нас вообще не финансируется театральное искусство. При этом мы единственная страна, в которой русский язык является официальным. Мы приехали сюда за поддержкой. Иначе нет смысла нам во всем этом участвовать. И в этом форуме тоже». Я объяснил, что мы находимся в сложном регионе, у нас существуют внешние угрозы, у нас идет исламизация страны. О каком влиянии «Русского мира» можно говорить в таких условиях?

Я говорил очень эмоционально. Выходим на перерыв, на кофе-брейк, сразу же подходят россияне, представители Федерального агентства по поддержке гастрольной деятельности, и еще несколько человек из российского министерства культуры, и говорят: «Братья-кыргызы, чем вам помочь?». Мне было очень приятно. Я говорю: «Мне нужны гастроли. Мне нужно вывести театр на большие гастроли, потому что у нас затевается ремонт и я могу потерять труппу, а также мне нужны гастроли русского театра». И они пошли навстречу и все это организовали. К нам приехал Волковский театр (Ярославский театр имени Волкова. — Прим. «Ферганы»), а нас включили в Федеральную российскую программу больших гастролей. И мы съездили в Магнитогорск, в Курган, в Челябинск с двумя спектаклями. Были очень хорошие отзывы. У наших актеров появился стимул. При этом дорогу, все передвижение, другие расходы оплачивала российская сторона. Потом мы дважды съездили в Москву. Началась активная жизнь. В апреле этого года должны были ехать в Санкт-Петербург. Не поехали. Коронавирус… Который смешал все планы. Например, в прошлом году меня пригласили в Калининград на совещание по русскоязычным театрам, и я там договорился с Заславским, ректором ГИТИСА, что он приедет в Бишкек и проведет бесплатные мастер-классы. Правда, тогда вновь возникал тот самый проклятый наш вопрос с финансами, с нашей бедностью. Заславский готов приехать сюда на свои деньги, но я все равно должен был разместить его, организовать какую-то программу… Надеюсь, все же, что все это состоится. Как схлынет эпидемия.

— О вашей бедности. История с увеселительными заведениями, облепившими ваш театр, тянется десять и больше лет. История легендарная, в плохом смысле, и давно вызывает гнев у горожан. Я с трудом отыскал тропинку между кафе, чтобы пройти ко служебному входу в театр. И вы бедны?

— Театр ничего не имеет с этого.

— А кто имеет?

— Все средства уходят в Госкомимущество. Какой смысл нам, театру, держать это все? Ну, я думаю, что все это идет от того, что в казне денег нет. Наверху пытаются любые деньги использовать для поддержки бюджета.

— При том, что, как сообщалось в СМИ, руководство вашего театра пытается избавиться от этих коммерческих заведений в судебном порядке.

— Да. Хотя это и не моя сфера деятельности, этим занимается директор театра, но насколько я знаю, идут суды. Они должны принять решение.

— И они его приняли. Еще до эпидемии. Сообщалось, что суд запретил сносить эти заведения.

— Насколько я знаю, это судебное решение оспорено. История не закончена. Тем более, что во время посещения театра президентом Жээнбековым им была озвучена позиция, что все это (увеселительные заведения. — Прим. «Ферганы») нужно сносить, что здание театра — исторический памятник, который находится в реестре республиканского значения, что он находится под охраной государства… Вообще, изначально как задумывалось десять с чем-то лет назад? Насколько я помню, те доходы, которые приносили развлекательные заведения — это все оставалось в театре, шло на развитие театра. Потом сделали 30 на 70, потом вообще театру ничего не досталось. Все теперь уходит государству.

Президент Кыргызстана Жээнбеков посещает театр

— При таком финансировании кыргызских театров, вернее, при его отсутствии, может, и не совсем дикой выглядит нашумевшая в свое время история, когда в Бишкеке Национальный театр оперы и балета решил заработать проведением банкетов на главной сцене?

— Нет, я думаю, все-таки это дикая история. Это мое мнение. Нельзя, нас так учили. Сцена — это святое место. Если мы сцену превратим в кафе, то давайте закроем театр вообще. Да, были случаи, когда многие театры бывшего Союза выживали в свое время, открывая при театре подобные заведения… Это неприятные, но вынужденные меры, в общем-то, допустимые, когда речь идет о выживании театра. Но, повторю, сцена — это святое. Вопрос еще и в несовершенстве нашего законодательства. Оно не позволяет нам делать какие-то вещи. Скажем, в Кыргызстане существует закон о меценатстве, принятый еще в 1999 году, но он не работает, как и многие наши законы. Когда я обращался по поводу меценатства к кому-либо с подобной идеей и объяснял потенциальным меценатам свои замыслы, они меня слушали, кивали головой, а потом говорили: «Вы знаете, деньги у нас есть, но сейчас мы выделим их вам, а завтра придет Счетная палата, Налоговая служба и скажет, что вы скрываете налоги, вы оказывается кому-то отдали столько-то денег. Значит, вы укрыли налог. И у нас будут большие проблемы». Поэтому необходимо состыковать налоговый кодекс с законом о меценатстве.

— А что мешало за двадцать почти лет состыковать налоговый кодекс с законом о меценатстве?

— Известно что. Общая нестабильная ситуация в стране. У нас многие вещи не стыкуются между собой. Там наверху утеряли рычаги управления театральной сферой. А знаете почему? Потому что они не финансируют постановочные работы кыргызстанских театров. Вот они приходят на наши спектакли, к нам, либо в другой театр и интересуются расходами на спектакль. А им отвечают, что эти деньги собраны так. В этом магазине взяли 50 тысяч, в той гостинице взяли 30 тысяч, в том кафе взяли 15 тысяч. На эти деньги и поставили спектакль. Были бы у нас серьезные деньги, были бы и другие декорации и вообще другой уровень.

— Под словом «они» вы имеете в виду министерство культуры?

— Нет, я имею в виду вообще государственные органы.

— Российский артист Садальский, побывавший в Бишкеке в 2018 году, опубликовал сильно нашумевший пост о вашем театре, в частности, рассказал, что здание театра «просто разваливается»…

— Слава Богу, недавно начался капитальный ремонт, выделены средства. Уже занимаются коммуникациями, после — всё остальное…

Сцена из спектакля «Нежность Натахи»

— В ваших театральных кругах, я слышал, сильно недовольны системой тендеров…

— Я тоже недоволен. Тендеры губительны для искусства. Пару лет назад на форуме деятелей культуры в Санкт-Петербурге этот вопрос озвучили в присутствии Путина. Он говорил, что да, я понимаю, мы изучим этот вопрос. И в итоге тендерную систему в России убрали. У нас тендеры есть. Мы вынуждены просчитывать смету. Есть у нас люди, которые считают, сколько металла нужно, сколько труб, сколько гвоздей, ткани, рассчитывается бутафория. Но! Театр — это же творческий процесс, здесь всегда может измениться замысел, в этом и состоит смысл творчества. А мы этого делать не можем. На каждый костюм, парик, на каждую коробку грима мы вынуждены объявлять тендер. На них, вдобавок, представляют товар низкого качества, который мы должны брать, потому что по закону нужно брать по самой низкой цене. И это качество потом вылезает на сцене. Сцена же — это увеличительное стекло, там все сразу видно становится. Наша нищета, вот это все сразу видно. Страдают наши идеи, эскизы из-за плохого качества, дешевого материала. Это все, конечно, снижает общий уровень постановки.

— Сообщалось, что на весь Кыргызстан всего пять-шесть профессиональных режиссеров. И очень много непрофессиональных актеров, то есть, это фактически молодежь с улицы. Вы сами сказали об этом. При этом исправно работают профильные заведения, ежегодно выпускающие актеров и режиссеров. Вы в свое время были преподавателем местного института искусств им. Бейшеналиевой. В чем проблема? Куда деваются кыргызские выпускники?

— Они, в принципе, трудоустроены. У нас достаточно много учреждений культуры, и в большинстве своем эти ребята как-то трудоустраиваются, но часть актеров, режиссеров, конечно, не могут найти себе работу, потому что это жестокая среда, конкуренция. И потом, есть и такой момент. Какой выпускник, даже если у него большие амбиции, пойдет работать за 4 тысячи сомов? Первоначально ведь платят им по 4 тысячи сомов, по три с половиной, если быть точным. И даже если он решается и приходит служить в театр за эти деньги, которых ему хватит только на проезд, он вынужден будет подрабатывать. А если он женился, она вышла замуж, то этот человек существует сразу на нескольких работах, он выхолащивается, и мы теряем его как артиста. Вдобавок, да, ценность этой профессии в стране сильно снижена. Это ведь раньше, вы помните, в Русский драмтеатр было не попасть. Билеты перепродавали скупщики. В Кыргызском драматическом театре были сплошные аншлаги. Но сейчас-то другие времена.

— А если по цифрам: сколько выпускников профильных учебных заведений в Кыргызстане выпускается ежегодно?

— Ну, сколько? Университет культуры и искусств им. Бейшеналиевой, там сейчас, по-моему, четыре курса, в среднем по 15 человек, то есть, получается 60 человек в год. Турецкий университет выпускает…

— И сколько из них доходит до театров?

— Немногие, но труппы в основном укомплектованы. Они все куда-то устраиваются. Понимаете, тот человек, который приехал из региона в Бишкек, он отсюда никуда не уедет. Потому что здесь больше возможностей реализоваться. Он пойдет на радио, телевидение, на разовую ставку в театре, чтобы закрепиться здесь. К себе в Джумгал, Талас, в Ош он не вернется…

В столице получше, а все областные театры жалуются, что нет актеров…

— Ситуация безнадежная?

— Всегда можно найти какой-то выход, даже в нынешних обстоятельствах. Если искать этот выход. Но у нас ведь не всегда это делают.

Вот пример. Несколько лет назад у меня был случай. Я ушел тогда с поста замминистра культуры, но меня по-прежнему знали, помнили, назначали во всяческие комиссии, и однажды меня пригласили в Нарынскую область. А в тех краях существует и районный театр в Жумгале, и главный режиссер этого театра, бывший мой студент, попросил меня заехать к ним, звонил без конца, говорил, что его труппа меня ждет, пусть даже ночью. Ну, и я поехал туда вечером, труппа меня действительно ждала, и за ночь я посмотрел два спектакля. А утром еще один — третий. Потому что им это надо. Они хотели услышать мнение со стороны.

Вот эти спектакли я на следующий день с ними и обсуждал. Посмотрел и на техническое состояние театра. Это постройка 1926 года. Там потолок просто провисает над зрительным залом, в зале элементарно опасно сидеть. А ведь это театр с историей. Многие кыргызские большие актеры начинали в нем… И там, в Жумгале, я встретился с акимом района, чтобы поговорить о судьбе театра. Тот меня внимательно выслушал. Он, вы знаете, действительно был грамотным, знающим руководителем, понимающим проблемы своего района. И вот он говорит: «Я готов что-то сделать». Одна из основных проблем — та же. Нет притока актеров.

Я предложил ему: «Давайте сделаем так. Я отправлю к вам из Бишкека комиссию по набору абитуриентов, будем здесь у вас набирать». Объяснил, что этим самым убиваем сразу нескольких зайцев. Во-первых, приехать в Бишкек в институт культуры и искусства сложно, не каждый родитель отпустит. Другое дело, если комиссия приедет сюда, проведет экзамены на месте, отберет ребят, и сможет убедить родителей в личной беседе, сказав, что ваш ребенок очень талантлив, что из него может получиться Рыскулов, Чокморов. При этом родители ребят не тратятся на дорогу, сам молодой человек не испытывает психологических и прочих проблем. У нас же есть такое в менталитете. Уехал в Бишкек, не поступил, возвращаться как бы стыдно. И вот он или она приткнется в столице где-нибудь и чем-то там занимается. И третье преимущество: вы решаете кадровый вопрос. Вы заключаете с ребятами договора. То есть, они обучаются на ваши деньги, и они будут обязаны вернуться на малую родину, в родной театр.

В то время стоимость обучения в Институте культуры составляла 4 тыс. сомов в год. Это не такие большие деньги. Я говорю акиму: «Вы потянете?». Он говорит: «Не проблема. Финансовый вопрос я решу». Я предупредил, что выпускников школ нужно будет собрать в одном месте, в каком-то зале, придет комиссия, поговорит с ними, потом проведет экзамены.

— Идея реализовалась?

— Они не сделали этого. Они не собрали людей, выпускников, они просто не сделали этого.

— У кыргызских властей — выступлю их адвокатом — вероятно, есть более важные заботы. Экономика трещит, нет денег.

— Конечно, мы прожили и проживаем очень сложные годы. Были социальные, экономические, политические катаклизмы, и отключения воды, и веерные отключения электроэнергии. Так вот, все это покажется ерундой, по сравнению с тем, если мы потеряем культуру. Бескультурные, необразованные люди не будут ни специалистами, не управленцами. А мы ее, культуру теряем…

Вот пример. Не так давно меня пригласили в Жалал-Абадский областной театр для постановки спектакля «Материнское поле» по Айтматову. Я когда прилетел в Жалал-Абад, то взял такси и сказал водителю, что, мол, вези к областному театру. Он сказал: «Какой театр, у нас нет театра. Вам, наверное, нужен кинотеатр». Я говорю: «Нет. В театр имени Барпы» Он продолжает настаивать: «Нет такого театра». Я говорю: «Ты знаешь, где обладминистрация?». Он кивает. Я говорю: «Вот там рядом и театр». Так и доехали. Затем я стал собирать актеров по базарам…

Жалал-Абадский областной кыргызский драматический театр им. Барпы

— То есть, как? В прямом смысле по базарам?

— В прямом смысле. Они там зарабатывали на хлеб. Какими-то мелочами торговали. Кто-то со своего огорода, кто-то еще чем-то. Просто страшные были вещи. Я приходил к ним на базар и говорил: байке, эже, давайте соберемся, давайте сделаем что-то. Я специально приехал к вам из Бишкека. Они изумлялись, кто-то к ним приехал, кто-то их собирает. Я их собрал, был очень жесткий график работы. Мы работали с 9-ти утра до 12-ти ночи. Я поставил такое условие. Потому что многие актеры уже были не в форме и помимо репетиций нужны были и мастер-классы для этих людей. Там же в театре передыхали, перекусывали, чтобы никто никуда не расходился. Мы поставили этот спектакль… Интересно, что на репетициях присутствовали какие-то двое представителей местной обладминистрации. Они через директора попросили передать, что в обладминистрации хотят, чтобы я поставили спектакль к такому-то сроку. Я сказал, что у нас есть свой график работы, свои сроки. Тогда они сами подошли ко мне и объяснили, что, мол, в область скоро приезжает президент страны. Я сказал: «Вы хоть раз в этом театре были? Вы хоть знаете, в каком он находится состоянии? Он рушится у вас, ваши горожане не знают, где находится театр, ваши актеры торгуют на базарах… Вы хотите похвалиться перед президентом театром, который вы полностью развалили?». Ну, в общем, потом я поразмышлял и подумал, что театру это, наверное, нужно. Что президент может оказать театру поддержку. И в итоге согласился.

— Президент посмотрела спектакль?

— Да. Тогда это была Роза Отунбаева. Мне потом рассказывали, что проходит минут 15 с начала спектакля и она спрашивает окружение, мол, цветы купили?. Ей говорят, нет. Она: «Купите цветы». Проходит какое-то время, и она опять спрашивает: «А банкет для актеров будет?» Ей говорят: «Нет». Она говорит: «Как это?», и дает поручение срочно организовать банкет для людей. И вот в течение спектакля покупаются цветы, готовится фуршет в фойе театра… А до этого я спрашиваю директора: «Что ты хочешь от президента?» Он сказал: «Я хочу ремонт». Я ему сказал: «Ты смету сделал?» Он сказал, да. Я говорю: «Покажи смету». Он показал: «Вот, на 8 миллионов». «Закладывай на 12, дадут 10, может быть 8», — советую ему. Он сделал на 12 миллионов. И благодаря этому спектаклю, они получили эти деньги.

— В интернете о вас не так много информации. Вы, судя по всему, достаточно закрытый человек. Расскажите о своей семье. Ваша жена из театрального мира?

— У меня жена режиссер, она моя выпускница. Институт закончила с отличием и очень здорово сыграла в дипломном спектакле. Но в театр я её затем не пустил. Я вообще запретил ей эту деятельность. У нас пока еще так можно. Еще сохранилось в менталитете.

— То есть, ни дня не прослужила в театре?

— Ни дня. Нет, она работала в сфере культуры, искусства, но не в театре.

— Это было волевое ваше решение?

— Именно так. Я сказал, что нам нужна семья, нам нужно воспитывать детей.

— Она противилась или молча приняла решение?

— Она противилась, но больше внутренне. Внешне она это не выражала. Но я понимал ситуацию. В один из дней мы пошли с ней на какой-то премьерный спектакль. Ну, вы знаете, премьера — это когда можно выйти за кулисы, когда нужно поздравить, всех обнять и поцеловать. Там с артистами нужно по рюмочке коньяка выпить. Я терпеть эти вещи не могу, но это нужно делать. Я иду, скрипя зубами, за кулисы, вручаю цветы и говорю: «Ребята, у меня срочное дело и я ухожу». Потому что нужно говорить, оценивать спектакль, а говорить неправду не хочется. Ведь когда идешь в театр — идешь в ожидании, что сейчас что-то произойдет, какое-то чудо, и именно вот сегодня. Произойдет какое-то открытие артиста, автора, режиссера, а через пять минут опускаешь голову вниз. Тебе стыдно смотреть на сцену. И я вижу, что стыдно и артисту на сцене. После того спектакля мы вечером шли домой, и я говорю жене: «И что, хочешь в театр? Теперь-то ты поняла, почему я не пустил тебя в театр? Вот за столько лет ты видела хоть один спектакль, хоть в одном театре, где бы ты сказала: «Вот, я пойду в этот театр?»

— Может, вы ей карьеру сломали?

— Нет, не сломал. Она хорошая мама. Для женщин, я считаю, это самая главная карьера. Недавно у сына был день рождения, ему исполнилось 23 года. Мы отмечали в тесном семейном кругу. Были её родители, пришли мои родители, и когда поднимали тост, я сказал при всех: «У нас сын вот такой, потому что — мама!» Это не я, я постоянно был на гастролях, я фестивальный муж. У меня сын закончил с одной четверкой школу, причем учился так с первого класса.

— Ваш сын в сторону театра не смотрел?

— Смотрел. Но я тоже закрыл тему. Когда я преподавал или репетировал какие-то вещи на сцене, он постоянно был со мной. Помню, я какую-то постановку делал в Национальной филармонии, и он постоянно ходил за мной как хвост: то в оркестровую яму спустится, то еще куда-то. Ребенок же, все интересно. Однажды, когда он уже подрос, у меня была ночная репетиция. Он сидит в зале, а я со своими студентами репетирую спектакль. Это был показ отрывков, каждый режиссер показывает свой отрывок, и мой сын до утра с нами проторчал. Затем говорит мне: «Папа, там музыка неправильная. Не та музыка, там вот такая музыка должна быть». Раз подошел ко мне, два подошел. Я говорю: «Сын, иди занимайся своими делами, вот возьми деньги, купи себе мороженого». Он говорит: «Не хочу я мороженого! Музыка не та». Уехал. Через два часа вернулся и принес на диске «нужную» музыку. А на бумажке было все отмечено. К какому отрывку, какая музыка. Ну и я говорю ребятам: «Вот, сын принес музыку, послушайте, может подойдет». Ставят музыку. И она ложится! Именно так, как нужно… И во второй раз, когда была ночная репетиция, и он сидел-сидел, а затем подошел ко мне и говорит: «Та актриса неправильно играет, она врет все». Я ему говорю: «Сын, ты читал пьесу? Нет? Тогда сначала прочитай, а потом приходи, советуй». Он прочитал и говорит: «Вот видишь? она здесь и здесь неправильно играет».

Ну, я-то это видел. Но не мог сказать актрисе. Нельзя ломать актрис, их необходимо каждый день тихонечко приводить к чему-то. Если я начну ломать, они закрываются. И после этого я сыну сказал: «Не ходи ко мне вообще». И после ни на одну репетицию его не пускал.

— Вы испугались, увидев, что его затягивает театр?

— Да. Я не хотел, чтобы он работал в этой сфере. Связывал с театром свою судьбу. Хватит меня одного. Я очень много пережил в нашей профессии. В итоге он выбрал другой род деятельности…

— Ваши родители тоже выбирали вам профессию? Вы же учились в Москве, в институте искусств.

— Предварительно я знал, что меня не отпустят. Творческий вуз… Родители видели меня в другой профессии. Папа у меня юрист, мама преподавала в училище. Перед поездкой в Москву я просто на неделю уехал из дома, чтобы готовиться к экзаменам, я понимал, что я дома не смогу готовиться. Потом купил билет в Москву, пришел домой и сказал: «Папа, мама, вот билет, завтра я улетаю в Москву». Произошел жуткий скандал. Так на меня папа никогда в жизни не орал… Потом они отправили меня в мою комнату, а сами сидят и решают мою судьбу. Потом мама приходи и говорит: «Давай, одевайся и пошли». Сходили в магазин, купили мне одну рубашку, одни брюки. И отправился в Москву, в которой никогда не был, с двумя-тремя книжками. Папа мне сказал: «После каждого экзамена мне звони». Я говорю: «Хорошо». Первый звонок — экзамен сдал, потом другие — тоже сдал. А в ответ никакой радости. (смеется)

— Родители, наверное, надеялись, что вы провалитесь?

— Да, надеялись, что я быстро и успешно провалюсь.

— А почему — театр? Почему Москва?

— Чувство потрясения, которое я испытал в юности в колхозном клубе нашего таласского села, когда там показали фильм «Война и мир» Бондарчука. Вот там я впервые столкнулся с искусством, и это меня поразило. Все места, помню, были заняты и на широком экране — произведение Толстого… С того дня и пошло… Затем я пришел в наш школьный кружок, который, как я говорил, вел легендарный Владимир Скоропись. Он вообще оказал громадное влияние на меня. Затем я пришел в актерскую студию при Кыргызском драмтеатре, отслужил армию, вернулся, закончил студию и затем поехал в Москву…

— Приверженность русской классике, о чем который часто упоминаете, это все пошло с того просмотра фильма Бондарчука в колхозном клубе?

— Да, конечно. В моей семье к классике вообще… Вот, скажем, своему сыну, когда он был совсем маленький, я на ночь читал Пушкина. У нас с женой было распределение: я занимаюсь с детьми русским языком, жена — кыргызским. Однажды я, как обычно, читаю, читаю сыну сказку Пушкина — мы вместе лежали. В какой-то момент я о чем-то задумался и замолчал. Вдруг, слышу его детский голос. И он дорассказал мне эту сказку до конца…

Беседовал Алексей Торк