В списках значился

Алия Сагимбаева со своим родственником на воинском мемориале подо Ржевом. Фото предоставлено А.Сагимбаевой

В годы Второй мировой войны сотни тысяч уроженцев республик Средней Азии и Казахстана (ныне — Центральная Азия), тогда входивших в СССР, отправились на фронт. Многие погибли или пропали без вести. На местах, где гремели бои, до сих пор ведутся поиски, в результате которых порой удается установить личность солдат. Несколько лет назад в Астане группой энтузиастов был создан фонд «Атамнын Аманаты», который ищет информацию о не вернувшихся с полей сражений казахстанцах и выходцах из соседних стран. А если есть опознанные по медальону останки, то помогает передать их родственникам. О благородной миссии фонда «Фергане» рассказала учредительница организации Алия Сагимбаева.

ЗАКРЫТЬ ГЕШТАЛЬТ

— Алия Нурпаевна, как появилась идея создания фонда?

— Идея создания фонда появилась благодаря моей профессиональной деятельности, которую я начала в 2006 году. Я являюсь сертифицированным родологом-консультантом. Это новое направление в сфере оказания психологической и психотерапевтической помощи, одно из авангардных направлений психотехнологии. Проще говоря, когда человек приходит на консультацию, мы делаем анализ жизни не только самого пациента, но и его семьи, его предков, родов в нескольких поколениях. И когда я начала консультировать, обратила внимание, что в Казахстане очень большой процент потомков, чьи деды, прадеды или другие родственники воевали. Это примерно 80%.

Я начала собирать статистику, делать выводы, умозаключения, какие у людей модели поведения. В итоге я поняла, что есть проблема: до сих пор дети, которым уже за 80 лет, внуки, правнуки пропавших без вести в годы войны ждут информацию о своих предках. В психологии это называется тема гештальта, ее необходимо закрыть. Явление можно назвать коллективной травмой не только казахстанцев, но и почти всех народов постсоветского пространства. Самое главное — я поняла, что в силах что-то сделать. Раз это не надо государственным органам, отдельным министерствам, то своему народу вполне могут помочь энтузиасты.

Алия Сагимбаева. Фото из ее личного архива

— Наверняка у вас были личные мотивы?

— Да, мой дед по маме Ильбисинов Турлубек — участник войны. Он оборонял Ленинград, вернулся с ранением. И когда я пропускала через себя все эти истории, когда рассказывали об отцах, дедах, которые пропали, как их до сих пор ждут, я начала понимать еще один нюанс, касающийся моего деда: он выжил ценой гибели своих боевых товарищей. Я поняла, что это мой долг перед теми воинами, благодаря которым он остался жив и воспитывал меня.

— С чего началась история «Атамнын Аманаты»?

— 13 лет назад я познакомилась с удивительным человеком, профессором Майданом Комековичем Кусаиновым. Кстати, несмотря на свой преклонный возраст, он все еще преподает в вузе. Этот ученый — один из первых, кто более 30 лет назад в СССР начал поисковую деятельность и ведет ее до сих пор. И если мы занимаемся архивным поиском, то Майдан Комекович работает «в поле», выезжает на раскопки к местам былых сражений. Мы поняли, что надо как-то систематизировать поиск пропавших без вести.

Дело в том, что в Казахстане, Узбекистане, Кыргызстане, России есть волонтеры-поисковики, специальные отряды или даже одиночки. Для того чтобы легче контактировать с ними, решили создать общественное объединение. Председателем стал Молдагалиев Мурат Жанатаевич. Его дед тоже воевал и до сих пор числится пропавшим без вести. Мы решили назвать фонд «Атамнын Аманаты». Слово «аманат» на Востоке у тюрков имеет очень глубокий смысл: «то, что ты должен выполнить, сделать». Это означает и долг, и завет, и наказ предков. Так в мае 2019 года родилась наша организация.

ИДЕТ ПОИСК

— Много ли у вас единомышленников?

— Мы стали набирать волонтеров, причем многие из них — мои клиенты или коллеги: родологи, консультанты. У нас не скажу, что большая, но довольно хорошая волонтерская сеть. В первую очередь мы набрали людей, занимающихся архивным поиском в интернете. Их сейчас 10-12 человек. В нашей команде не только энтузиасты из Казахстана, есть жители Татарстана и других городов России. Они работают в свободное время, чаще по ночам или в выходные. Добавлю, что сейчас мы представлены почти в каждой области нашей республики, стараемся везде привлекать к работе местных координаторов.

Кстати, я заметила интересную особенность, которая присуща чиновникам и бизнесменам, к которым мы иногда обращаемся за спонсорской помощью. Когда я спрашиваю, воевали ли их деды и прадеды, то если да, то человек помогает нам. Но если не воевали, то наша тема им совсем безразлична.

— Как строится ваша работа?

— В соцсетях мы публикуем форму заявки на поиск пропавшего родственника, которые затем обратно поступают к нам, мы их фиксируем, и поисковики начинают их просматривать. К настоящему времени в фонд поступило около 9 тысяч заявок. В основном на выходцев из Казахстана, но есть и из Татарстана, с Алтая, с Кавказа, из Узбекистана, Кыргызстана. Мы не делим на страны, ведь все были одним государством, и вины наших дедов нет в том, что они пошли на войну.

Когда более-менее наладили дело и о нас стали узнавать, появилась задача, которую мы не ожидали. Это так называемый обратный поиск. Посольства, госорганы, поисковые отряды из России, Украины, Белоруссии, Болгарии, Германии стали присылать нам списки пропавших солдат. Это те, кто был похоронен в братских могилах, умер в концлагере или кого опознали по солдатскому медальону.

Только по Казахстану у нас список из более 20 тысяч фамилий.

Далее уже мы находим их потомков — прямых или косвенных, и сообщаем им о местах захоронения предка. Если останки уже подняли, то занимаемся организацией похорон на родине. Так что у нас два основных направления деятельности — прием заявок и обратный поиск.

Отмечу, что некоторые наши соотечественники увидели фото своих предков благодаря немецкой педантичности — в Германии жесткий учет, там в порядке все документы, карточки, есть фотографии военнопленных.

— Кто помогает вам в этом нелегком деле?

— Мы на очень тесной связи с поисковиками из России и Белоруссии. Украинским друзьям сейчас, сами понимаете, не до этого. Активно сотрудничают волонтеры в Польше, Германии, Бельгии, Норвегии. Через свои каналы, личные связи, знакомства в той или иной стране мы всегда находим единомышленников, которые нам помогают найти нужные сведения. Например, в Узбекистане такими же поисками занимается Эшмирзаева Зарифа Арапаевна. Она, по-моему, тележурналист, автор многих книг и статей.

Есть и другие энтузиасты. Но такой организации, как наша, если не ошибаюсь, в Узбекистане нет. У нас также есть друзья в Кыргызстане, а вот, скажем, по Таджикистану никогда не слышала, чтобы кто-то осуществлял подобную деятельность.

Отдельно упомяну дипломатический корпус. Пять лет назад мы побывали во многих посольствах государств, которые принимали участие во Второй мировой войне. Особенно хорошее взаимопонимание сложилось с диппредставительствами Финляндии, Болгарии и Норвегии. Они нас поддерживают и оказывают всяческую помощь. Кстати, из казахстанских государственных органов с фондом активно работает Министерство иностранных дел. Так что большая благодарность нашим дипломатам.

— Охотно ли сотрудничают с фондом другие госорганы?

— Сначала многие государственные органы нас не очень понимали, приходилось долго убеждать, где-то даже ругаться, где-то разговаривать по душам. В целом сейчас ситуация довольно хорошая, о нас знает почти весь Казахстан, областные и районные акиматы (администрации) стараются оказывать поддержку. Но все же дело обстоит не так, как в России, где при Министерстве обороны есть департамент по поиску пропавших. То есть там процесс находится на государственном уровне. Знаю, что в военном ведомстве Казахстана пытались создать нечто подобное, но не вышло.

Хотя сейчас у нашей организации с Минобороны довольно хорошие отношения. Например, оно помогает, когда нужно доставить останки солдат в страну, а практически все казахские семьи, когда мы находим их предка, просят привезти останки домой. Таким образом за пять лет на родной земле были захоронены 19 солдат.

Повторюсь, чиновники начали помогать нам, но хотелось бы большего — государственной программы. Например, мы планируем создать отдельный сайт, где могли бы размещать данные о пропавших без вести. Но, к сожалению, в этом вопросе пока нет ни государственной, ни спонсорской поддержки.

ИСКАТЬ ДО ПОСЛЕДНЕГО СОЛДАТА

— Каковы результаты работы фонда?

— К нам поступило порядка 9 тысяч заявок, на основании этих данных мы нашли места захоронений или архивные сведения около 3 тысяч солдат и офицеров, призванных из Казахстана и других республик Центральной Азии. Здесь есть небольшая сложность, поскольку в те годы тюркские фамилии сильно коверкали. И порой волонтер-поисковик не может понять национальность искомого, его точное имя. Например, встречается указание «Туркестан», но неясно, идет речь о городе, о казахстанской области или вообще о Туркмении.

— Есть ли примеры успешного завершения поисков пропавших без вести солдат, которые были призваны из соседних республик, или их родственников?

— Из Узбекистана начали активно откликаться. Например, так мы нашли останки солдата, призванного из Бухары. У меня в этом городе много друзей, подключила всех к процессу. В итоге выяснилось, что потомки воина давно переехали в Россию, но поддерживают связь с прежними соседями. Через них мы вышли на внука погибшего. Или в другом случае на наше объявление о поиске близких солдата из Булунгура Самаркандской области откликнулся его родственник, пусть и не по прямой линии.

Но все же, если по Казахстану нам Минобороны предоставило конкретную цифру — 271 503 пропавших без вести, по другим странам точной информации нет. К тому же дело усугубляется тем, что в советское время была негласная установка считать пропавших без вести предателями. Поскольку никто не хотел признавать себя родственником врага, то некоторые факты замалчивались.

Хотя историки считают такое отношение неверным. Вот, допустим, казах, не знающий русского языка. Ему сказали «налево», а он повернул направо — тогда за это могли расстрелять. Или натер ногу, отстал от строя — тоже расстрел. Очень много было подобных трагических случаев, которые не запротоколированы.

— С каким еще трудностями вы сталкиваетесь в своей работе?

— Не всегда о пропавшем солдате есть сведения в архивах. Из-за этого порой нелегко разговаривать с заявителем, ведь каждую историю пропускаешь через себя. А есть люди, которые начинают нас в чем-то упрекать, обвинять. Мне, например, в таких случаях помогает образование психолога.

Еще бывает сложно, когда в документах написано, что предок умер или погиб в концлагере. Бывает так, что человек не верит, пытается с нами спорить.

Сообщать людям о смерти близкого — это целая психологическая процедура, церемония. Но для меня самое трудное, когда в документе написано ВМН, то есть высшая мера наказания. Вот здесь я сама плачу вместе с потомками. Бывает, два-три дня настраиваюсь, чтобы позвонить и сообщить такую печальную новость.

— Понятно, что каждая история — это отдельная страница. Но все же можете ли привести несколько наиболее интересных примеров из вашей деятельности, когда в ходе поиска обнаруживалось что-то необычное?

— Интересных сюжетов много, можно фильмы снимать. Вот, например, поступила заявка на розыск деда. Наши поисковики нашли, что он пропал в Ленинградской области, городе Колпино. Но выяснилось, что там четыре большие братские могилы, где примерно по три-четыре тысячи захоронений. И тут волонтер Айгуль Айтова вспомнила, что в заявке внук написал, как ему приснился дед и сказал: »Если сразу меня не найдешь, ищи Зубова». И действительно — в одной из могил был солдат с такой фамилией, и здесь же оказался искомый нами воин. Почти мистическая история.

Кстати, в Колпино мы нашли двух казахов. Удивительно, но оказалось, что они после гибели «породнились», так как их дети в послевоенные годы поженились. Из документов узнали, что деды дружили, вместе пошли на фронт, о чем до этого их внуки не подозревали.

Другая история. Наш коллега из Ямало-Ненецкого автономного округа увидел в газете фото друзей-однополчан — этнических казаха и ненца. Он нашел внука российского бойца и вышел на нас, чтобы отыскать родственников другого воина с фото. Наши старания также увенчались успехом, была организована встреча потомков в Казахстане. Тут выяснилось, что казах отослал жене письмо, в котором написал: «Когда кончится война, приглашу моего друга Ивана к нам в Семипалатинск». Но оба погибли. Представляете, получается, что внук совершил путешествие за своего деда.

И еще кейс, связанный с обратным поиском. Нам пришли данные из России о солдате, но в течение восьми месяцев мы не смогли найти его родственников. Тогда мы связались с акимом района, откуда воин был призван, и чиновник нам сказал: «Привозите останки». Так казаха и похоронили на его родине, даже без близких, за что мы, конечно, благодарны неравнодушному акиму.

— Сталкивались ли вы с негативом в свой адрес?

— В какой-то момент в соцсетях писали критические отзывы о нашей работе. Некоторые одиозные товарищи в чем только нас не обвиняли, каких только ярлыков не клеили. Пожалуй, самое безобидное то, что «это не наша война», «зачем вам это надо». Но мы не вмешиваемся в политику, мы просто понимаем, что наши предки защищали ту страну, в которой они жили. Мы должны оставаться людьми и помнить о них.

В казахском языке, да и во многих тюркских, есть поговорка, которую можно перевести так — «пока душа усопших не успокоится, пока его не помянут, живым не будет благополучия». Поэтому я и мои коллеги дали себе слово заниматься этим делом до последнего вздоха. Мы будем трудиться, пока не найдем последнего нашего солдата из списка пропавших без вести.